Шекспир, Маяковский, Стивен Кинг и Эдгар По стали «авторами» «Игры престолов»

– Человек? – спросила Дейенерис Таргариен. – Никогда не видала. Он же совсем голый!

Мать Драконов обошла кругом своего гостя, изучив со всех сторон.

– Так это и есть Джон Сноу…Король Севера? Ты очень похож на бандерлогов.

– Я волк! Я волк свободного племени! Моя добыча – будет твоей добычей.

– Храброе сердце и учтивая речь.

– Мы с тобой одной крови, ты и я! – проговорил Джон Сноу. – Доброй охоты, Дайнерис!

Большинство дотракийцев не стремится узнать о скачке на конях ничего кроме самого необходимого: как оседлать коня и не свалиться. Для большинства конников главное — орать, размахивая серпом, а не скачка. Больше всего на свете Кхал Дрого любил скакать. Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения его воинам. Даже его родители были встревожены тем, что Дрого целые дни проводит в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова скачет по зелёному морю.

ДЖОФФРИ: Любезный малорослик, какой попутный ветер вас привёл в наш прекрасный Датский замок на склоне побережья? Отведайте хереса.

ТИРИОН:  Вино с названьем херес – ужасный знак. Тревожный знак. Предвестник чьей-то смерти.

САНСА: Приветствую вас, господа!

ДЖОФФРИ: Добрым будет пусть ваш день. Поведайте нам кто вы.

САНСА: История моей любви весьма печальна. Два дома. Две семьи. Два равноуважаемых семейства ведут непримиримый спор – чей дом сильней.

ДЖОФФРИ: О друг мой, Санса, ближе подойдите и кубок свой со мною осушите.

ДЖОФФРИ: Пить или не пить, вот в чем вопрос?

ДЖОФФРИ: О боги! Жестокий мир. Он весь пропитан ядом.

Я ем капусту, черт побери, ем лук и репу, — ем потому, что пришлось к этому привыкнуть, даже найти в них вкус, и потому что ничто другое мне не даёт Его Воробейшество. Но ведь это же еда для кроликов и коз, как трава и клевер — еда для коров и лошадей! Когда я вижу колосья зрелой пшеницы в поле, то не сомневаюсь, что все это выращено землей для воробьиных клювов, а никак не для моего рта.

Серсее предстояло исполнить стыдное наказание: пройти нагой до Красного замка, под крики и проклятия толпы. Она ступила босой ногой на скользкие камни мостовой и начала свой путь. Старинная кирпичная кладка, скользкая от гнилых овощей, летевших в Серсею, предполагала несколько способов нанесения строительного раствора. Известью наполняли пространство между рядами кирпичей и затирали до гладкой поверхности так, что швы не были видны. Секрет долговечности мостовой скрывался в трёх составляющих: известковая глина, кварц и смола. Сей метод был широко распространён, и поэтому не следует останавливаться на нём более подробно.

Смеркалось.

На ледяное плато опустилась тьма, и только объятые огнём аракхи – дотракийские изогнутые мечи, мерцали во тьме.

Хорошо в бою зимой, думал Джорах Мормонт.

Огромная армия еще не оперившихся дотракийских всадников бежала по просеке навстречу армии ходоков. Воздух сотрясался от душераздирающего крика умирающих людей и лошадей. И крик этот заглушался только бормотанием трёхглазых воронов.

– Чу! – крикнул командующий войском дотракийцев Джорах Мормонт или, как любила называть его Дайнерис, Михалыч.

– Фью! Фью! Фью-фью-фью! – летели головы с плеч ходоков.

В Винтерфелл пришла зима.

Одеяло

Убежало,

Улетела простыня,

И подушка,

Словно шлюшка,

Ускакала от меня.

Я за свечку,

Свечка — в печку!

И вприпрыжку

На кровать!

Боже, боже!

Что случилось?

Отчего же всё кругом

Завертелось, закружилось

И помчалось кувырком?

Вдруг из мамкиной из спальни,

Кривоногий и нагой,

Выбегает Петир Бейлиш

И качает головой:

«Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,

Неумытый мини-львёнок!

Ты трезвее трубочиста,

Полюбуйся на себя:

У тебя в бокале шнапса

Не бывало три часа.

Одной из фантастических причуд моего друга — ибо как это еще назвать? — была влюблённость в ночь, в её особое очарование…

При первом же проблеске зари захлопали зрители, впечатлённые моим владением копья. Светильники, которые курились благовониями, изливали тусклое прозрачное сияние. В их бледном свете я предался грёзам, когда две мощные руки вдруг крепко сжали мой череп. Звон в ушах возвещал приход истинной Тьмы. И лишь когда в глазницы проскользнули пальцы, я ощутил ту неисчерпаемую пищу для умственных восторгов, которую дарит тихое созерцание.

Вонючка – в этом имени было всё то, что потерял Теон Грейджой. От его грязной, рваной одежды исходил непередаваемый запах мертвечины, сладко-горький, вызывающий тошноту. Теон уже не помнил свой истинный запах – то был запах соли, запах водорослей, запах морских капель, оставшихся после набегающих на пирс волн, запах чаек, которые по вечерам встречают рыбачьи лодки. Запах свежей прохлады, запах рыбы, запах бриза и запах свободы.

Били дракона,

Пели будто:

— Бей.

Огней.

Алей.

Убей.

Ветром опита,

льдом обута

улица скользила.

Дракон на круп

грохнулся,

сразу

за ходоком ходок,

мечами пришедшие живых колоть,

сгрудились,

смех зазвенел и зазвякал:

— Дракон упал!

— Упал дракон! —

Смеялся Король Ночи.

Лишь один я

голос свой не вмешивал в вой ему.

Подошел

и вижу

глаза драконьи…

Подошел и вижу —

За каплищей каплища

по морде катится,

прячется в чешуе…

Данный текст одобрен к распространению как способствующий делу Света. Ночной Дозор.

Зарывшись в холодильник, Джон Городецкий обнаружил там кое-что из закуски. Сыры, колбасы и вестеросские соленья… Интересно, как соотнесётся крепленое вино из Дорна с малосольным огурцом? Наверно, они испытают взаимную неловкость.

Употребив все запасы сразу, Джону стало хуже, чем было. Вытянув из мятой пачки «Явы» последнюю сигарету, он вновь задумался.

За что вправе я драться, когда стою на рубеже, посредине, между Светом и Тьмой? У меня соседи — вампиры! Они никогда — во всяком случае, Король Ночи, — никогда не убивали. Они приличные люди с точки зрения людей. Если смотреть по их деяниям — они куда честнее Лорда-командующего или других ворон.

Джейме Ланнистер на негнущихся от ужаса ногах подошел к нужнику.  Тяжелая кованая дверь была сорвана с петель. Из глубины повеяло могильным холодом, сыростью и дорнийским полусладким.

- Брат где-то рядом, - подумал Джейме.

Тут под ногами что-то хрустнуло. Это был череп отца. Тайвин Ланнистер распростерся на полу сортира с двумя арбалетными стрелами в брюхе.

На улице завыли волки.

Джейме крепче сжал в руках осиновый кол и продолжил спускаться в подземелье. На последних ступенях лестницы он столкнулся с братом. Тириона было не узнать. Его глаза ввалились, бледная, будто пергаментная бумага, кожа плотно обтягивала череп, уши заострились, с его клыков капала кровь.

Мгновенно завязалась драка. Джейме извернулся и продырявил карлика. Обиженные глаза брата блеснули во тьме, и Тирион скрылся в катакомбах.

Уставший и обессиленный Джейме вышел на улицу. На небо взошла полная луна. На шее саднила тонкая рана, но цареубийца облегченно вздохнул и провёл рукой по спутавшимся волосам, не заметив, что кисть его руки заново отросла.

Собравшаяся с утра толпа ждала полуночи, послов Фландрии и мистерии. Своевременно явилась только полночь, а в вместе с ним и дева.

— Кто вы?

— Дейенерис из дома Таргариенов, именуемая первой, Неопалимая, Королева Миэрина, Королева Андалов, Ройнар и Первых Людей, Кхалиси Дотракийского Моря, Разбивающая Оковы и Матерь Драконов.

Предводители дотракийцев встревожились. Дейенерис остановилась под сводом главного портала. Её ступни, казалось, прочно вросли в каменные плиты пола, как романские столбы. Взор её, склоненный к мужчинам, то обволакивал их нежностью, скорбью и жалостью, то вдруг поднимался вверх, полный огня.

— Вы готовы? — спросила она.

— К чему?

— К смерти? Я плюну в лицо вашему богу! Никто из вас Кхалов не достоин вести дотракийцев! А я достойна! Вы не будете мне служить. Вы умрёте!

С этими словами Дейенерис опрокинула жаровню, и пламя быстро побежало по древним ступеням Собора Парижской Богоматери.

Она не смеялась. Она была страшна. Лисица превратилась в гиену. Она поняла, что жизнь, лишенная нежности и любви, не что иное, как неодушевленный визжащий и скрипучий механизм. Она смотрела в глаза гибнущим в огне героям конников. Видела, как они цепляются за жизнь.

Слитный гул, обычно стоящий над Парижем днём, сегодня было слышно ночью.

Джон Сноу лежал на плаще из шкуры лютоволка, уставившись в зеркальный потолок ледяной пещеры. В нём отражалось его обнажённое тело, которое ещё помнило пламя страсти и руки одичалой Игритт, нежно бродившие по его торсу.

Джон сладостно потянулся, элегантным жестом он подхватил с прикроватной тумбочки бокал мартини. На шпажке было три оливки, верный признак того, что мартини готовили одичалые. Джон затянулся сигаретой и обернулся к Игритт.

Из розовых губ копьеносицы вырвались слова: «Ничего ты не знаешь, Джон Сноу».

Джон молча стал опускаться, покрывая её тело короткими поцелуями, неотвратимо разжигая пламя и топя лёд.

— Слушайте мою клятву и будьте свидетельницей моего обета, — произнёс Джон и поцеловал Игритт в ореол соска, — ночь надвигается, и начинается мой дозор. Он не окончится до самой моей смерти. Я не надену корону и не буду добиваться славы. Я буду жить и умру на своем посту. Я — меч во тьме; я — дозорный на…

Пупка коснулись его губы, и он продолжил читать свой обет:

— Я отдаю свою жизнь и честь в эту ночь и во все грядущие.

Пронзительный крик Игритт заглушил остальные слова, и мир разлетелся вдребезги.

А я хоть и стара, но с огоньком.

Рыжуха, ты не плачь... Найдём тебе мужчину.

Красивая у вас рука... А где вторая?

Спасибо за копьё, хочу сравнить твоё.

Поизносилось то, в чём мама родила...

Пусть мир — дерьмо. Я в мире лишь Вонючка.

Застрелен при попытке облегчиться.

Живым быть хочется... Но меньше, чем богатым.

А вам рога к лицу, и синева очей.

Простите, я забыл: мы в браке?

Я в сексе не силён, мне интересней книжки.

Честь девичью блюла. Но не с тобой...

Как мало слов… Увидеть бы конец хоть первого сезона.

Украсьте Вестерос отсутствием своим.

Для счастья полного хотелось больше бы не погибать.

Мы счастливы. Не более того

Как жить?! Никто меня не хочет, кроме брата.